Вот уже светает. Фигура, сидящая на подоконнике подымает глаза на часы. Настало время. Что ж, пора, хотя, конечно, в тёплой и уютной квартире, со своей гитарой и плакатами Металлики, развешанными по стенкам, уютнее, чем в холодном автобусе с хамами. Некто встаёт с подоконника и переодеваетя из домашнего поношенного свитера в джинсы и чёрную футболку с мумией Эдди. "Ну вот, ещё один день, правда, не такой, как все остальные." -- он скривил забавную рожицу, подойдя к зеркалу. Это Серышев. Затем, рассматривая мумию на футболке, он впал в задумчивость, -- "Скоро мне предстоит сделать очень важное дело, которое, возможно, изменит жизни детей. Тогда он оставил зеркало, оделся и вышел на улицу. И сразу в русые волосы Миши начали падать снежинки. Волосы до лопаток, и снежинкам есть, где упасть. Через час езды в автобусе Миша уже подходил к библиотеке. Миша вошёл в библиотеку. Алик, к которому он, собственно говоря, и пришёл, сидит на плетёном металлическом стуле, уткнувшись носом в стоящий на столе патефон, в котором крутилась самая унылая из самых унылых пластинок Джудас Прист. Музыка красивая, но эти баллады в сочетании с выражением лица Алика выглядели так, что можно заплакать от такого количества печали. Раньше он был просто слишком печальным, а теперь он конкретно мрачный. Говорил вроде, что какой-то там синдром прогрессирует. Но Алику в любом случае всё равно.
На его плечи накинут метровый платок с цветами -- одна из тех вещей, которые остались у него от француженки. Та француженка Люси помогла сбежать Алику из детского дома, когда ему было шестнадцать лет. Люси каталась как сыр в масле, а у Алика была только его невообразимо восхитительная печальная красота и талант играть на фортепиано. Француженка забрала его с собой. Люди всегда удивлялись им. Люси всега была яркой и заметной женщиной, у неё было много друзей и подруг, а этот Алик рядом с ней --сказочно красивое и скромное создание. Он заикался даже когда говорил на русском языке, но французский всё же выучил. Он был нелюдимым, боялся всех вокруг себя. Алик всегда отвечал вежливо, если его спрашивали, но вообще он старался убежать, скрыться с глаз людей, пока на него не обратили внимание.
Люси его любила, прежде всего за его скромность и тихий, спокойный голос. Алик здорово пел, но всегда стеснялся своего голоса. Люси часто вставала у кухонной двери, пока Алик лепил пельмени или пёк пирожки, чтобы послушать, как он распевает что-то из Антракс или Айрон Мейден, или даже Мегадэт. И даже весёлые произведения звучали в исполнении Алика достаточно печально.
Люси, конечно же, хотела, чтобы Алику было не так грустно и одиноко жить, ведь пока она работала актрисой в театре, её любимый сидел дома. Он стирал вещи, убирал квартиру, готовил еду, шил одежду, а в свободное время читал книги, слушал пластинки, смотрел Культуру и играл музыку собственного сочинения на этом своём Красном Октябре. Люси пыталась сделать всё возможное, чтобы Алик не тосковал: покупала ему пластинки, книги и ткани, настраивала Красный Октябрь, а когда у неё находилось достаточно большое количество времени, они вместе смотрели и комментировали фильмы по Культуре. Люси старалась как можно чаще проводить время со своим Аликом, но он всё равно постоянно тосковал. И тогда она взяла его с собой на вечеринку. Сначала Алик сидел в углу и боялся к кому-либо подойти, а потом, когда гости начали читать стихи Есенина, он всё же вышел и стал читать "Ты меня не любишь, не жалеешь...". Внезапно Алик начал заикаться и сбежал на кухню. Через некоторое время к нему пришла Люси и сказала, что он это стихотворение здорово зачитал, с выражением, всем понравилось. Затем пришёл Миша и сказал, что это его любимое стихотворение. Тогда они и познакомились. Миша -- единственный, кто ещё был из России. Он пел в церковном хоре и слушал ту же музыку, что и Алик. И Миша сказал, что подружился бы с Аликом. И таки подружился. Вот они вышли к остальным в комнату. Чтение стихов уже закончилось, зато игра на фортепиано была в самом разгаре. Выстроилась очередь желающих сыграть штуку, а у самого фортепиано собралась толпа. Кто-то играл Шопена с Бахом, ещё кто-то "В моей душе покоя нет" и "Облетающие маки", а кто-то Металлику и Блэк Саббат. И все восхищались, некоторые жалели, что нет скрипки. Миша сыграл Аве Марию, а Люси -- песню Милен Фармер. Алик ничего не сыграл -- постеснялся. Когда все сыграли свои любимые вещи, сели пить чай. И тут же комната наполнилась ароматом фруктового чая и голосами людей, их разговорами.
Комната жива, пока в ней жив запах чая, разговоры людей, музыка, зачитанные стихи, ведь это главное -- человеческое тепло, то, которого нам часто не хватает. А так глядишь -- и сам жив. Будто бы спасся от непробудной тьмы светлых дней особенным тёплым вечером. Вот кто эти двое абсолютно разных людей? В обычной жизни они ни за что бы не обратили внимание друг на друга, а тут разговаривают за милую душу.
Люди разговаривают, а Алик ушёл на кухню. Стесняется. Сидит в темноте, смотрит на звёзды. Но тут в кухне зажёгся свет, и пришёл Миша. Он принёс Алику оставленный на столе чай, дал свой номер телефона и ушёл. Гости начали расходится. Вот и Алик с Люси пошли домой. Он часто звонил Мише.
Потом Люси умерла. Алик не видел, как, Алик просто сходил с ума. Тихо. Он много плакал и практически не мог смотреть на эти убогие стены, которые мучали его. Алику теперь не для кого лепить пельмени и печь пирожки. Даже то, что теперь никто тайком не слушал его пение, было для него жутким испытанием. Он ждал, что проснётся и снова увидит Люси, но ему некого больше будить на работу, некого больше ждать, встречать с работы. Никто не скажет ему, какой он красивый, какой хороший. Никто не посмотрит с ним Кульуру. И будто сам он умер, ведь никого рядом нет, лишь одно напоминание, что ещё недавно он был так счастлив.
Алик решил позвонить Мише. И тогда Миша сначала поругался на Алика за то, что тот сразу ничего не сказал, а потом приказал собирать вещи и готовится к переезду, Алик согласился. Миша перевёз Алика в Россию. Он же и решил, что Алику следует научится общаться хотя бы с кем-нибудь, а значит ему надо поступить в педагогический, на учителя литературы. Тем более, Алик, ещё будучи детдомовским мальчиком, всегда мечтал завести большую семью. И тем ещё более, у него уже было образование библиотекаря. Он учился лучше всех и стал впоследствие замечательным учителем, любящим свой предмет и считающим детей своей семьёй, а школу -- вторым домом. Детям он нравился, они часто гуляли вместе, после уроков ученики приходили к нему, чтобы он им почитал. Они собирались вокруг него толпами, когда он играл на фортепиано что-нибудь из Айрон Мейден или Цеппелинов. Также он иногда рисовал иллюстрации к текстам из учебника литературы в своей тетрадочке. И дети им восхищались и взахлёб рассказывали родителям о нём. И родители приходили посмотреть на эту диковинку. И всем он нравился. А на его уроках все слушали, остальные учителя удивлялись абсолютной тишине. Обычно, даже на самых интересных темах, находилась пара-тройка нерадивых учеников, устраивающих на задних партах морские бои, но у Алика было настолько тихо, что слышно даже было полёт мухи. Учителя из соседних классов часто заглядывали к нему посмотреть, там ли дети.
Алик почти расцвёл, но никак не мог пережить смерть любимой Люси. Его лицо было почти всегда печально, но иногда он улыбался. Это была самая прекрасная, милая и искренняя улыбка, которую только можно было себе представить. И дети всеми способами пытались сделать что-нибудь такое, чтобы Алик улыбнулся. Так было до тех пор, пока не пришла перестройка. Власти испортили образовательную программу, но не это стало поворотным моментом.
Новое тысячелетие стало знамением беды. В Россию пришла ювенальная дьявольщина, и в сфере образования начался настоящий ад. Дети перестали быть детьми так и не повзрослев. Они начали отстаивать свои права, стали холодными и жестокими. Все сначала забыли Алика. Никто уже не то, что не читал книг, никто даже и учебника литературы не открыл. Им просто некогда, а тем более, это так или иначе "нарушает" их "права". Никто не пришёл в класс МХК на звуки фортепиано. Как же, как же, ведь они предпочитают клубнячок, а вся эта металлика для них уже морально устарела. Несчастный, одинокий Алик, поверженный своей беспомощностью, дико страдал от того, что не мог ничего поделать. Теперь его выразительный тихий голос никто не слышал. Никто не хотел, чтобы он улыбнулся. Только учителя иногда утешали его, когда им удавалось избавится от горы бумаг. Выбравшись из бюрократической ямы, они приходили утешать убитого горем Алика. Тёплый чай, зефир и слова о том, что всё обязательно изменится к лушему, если не успокаивали его, то хотя бы временно утешали.
Такие "взрослые" дети, конечно же, любили шастать по клубам и курить за школой, прогуливать уроки. Алику было так больно из-за них, из-за их безразличия. Единственное утешение для Алика -- это музыка. Он всё ещё играл на фортепиано. Когда играл, мог забыть себя, свою жизнь, свои беды... Иногда между ними наступали затишья, но потом вновь штормило с новой силой. И каждый раз становилось хуже, всё труднее справляться, всё тяжелее найти хоть какой-то просвет. Когда Алик играл на фортепиано, он существовал со своей музыкой, которую очень любил.
Положение в школе становилось всё хуже и хуже. Он изо всех сил старался хоть что-то изменить, но подобно прекрасному цветку оказался задушен сорняками. Дети окончательно очерствели и если раньше не обращали внимание на Алика, то теперь они смеются над ним. Он не такой, потому и смеются. Им никогда не понять, почему, как и зачем. Они просто издевались над ним. Издевались до тех пор, пока он не сбежал из школы со слезами на глазах прямо во время уроков. Он больше не хотел туда возвращаться. Алик был абсолютно унижен. Он желал им добра, а они выпустили в него когти.
* * *
Казалось, это был конец. Тёмное, безоблачное небо сгущалось над Аликом, а звезда, заведшая его в тупик, нагло сияла в ночной тьме, будто насмешливая улыбка, а по коже Алика бегали мурашки от ледяного ветра.
Неужели конец? Где-то позади него ездили машины, а фонари роняли свой свет на набережную. Слёзы Алика стекали по щекам, и никого не было рядом. Словно в ужасном сне заходилась в шуме мутная вода. Шум её оглушал его, заставлял слёзы ещё пуще течь по его щекам.
-- Эй, -- сзади послышался спокойный девчачий голос, -- Вам нехорошо, пойдёмте со мной.
И Алик пошёл. Она вела его за руку по небольшим улочкам, освещённым фонарями. Какая-то незнакомая девочка ведёт его непонятно куда, но ему уже всё равно. Она привела его к себе на кухню, усадила на табуретку и укутала одеялом.
-- Вижу, у вас беда. Я никогда прежде не видела никого, кто бы пытался наложить на себя руки, -- сказала девочка, ставя чайник на плиту.
-- Повезло тебе, значит, -- тихо ответил Алик. И, немного помолчав, добавил, -- А тебя родители не наругают, за то, что ты непонятно кого домой притащила?
-- Не-а, -- покачала головой девочка, -- у меня папа моряк, а мама -- дальнобойщица. Кстати, я Лола. А поздно так на улице оказалась потому, что из музыкальной школы шла.
-- Надо же! Тоже музыку любишь? -- Алик даже немного успокоился.
-- Да. Трэш-метал.
-- Ого. А я и не думал, что кто-то кроме меня его любит.
Девочка угостила Алика чаем и положила спать в гостинную на диван. Утром проводила своего нового знакомого, а тем временем Миша уже встал со своего подоконника и поехал к Алику в библиотеку.